Что есть закон.

[Viktor]

[quote="ApOFeS"]

[ApOFeS]

Согласен во всём.Спасибо.

[Viktor]

R.D.Strous
Центр психического здоровья Бира Яакова, Израиль

Психиатры Гитлера: целители и научные исследователи, превратившиеся в палачей, и их роль в наши дни (расширенный реферат) Врачи и их преступления против человечества в нацистской Германии

Предполагают, что основную роль в деятельности смертоносной гитлеровской машины играли несколько авторитетных и влиятельных врачей, которые прилагали усилия и применяли свой научный опыт для узаконивания процесса, следствием которого явился Холокост [1, 2]. Поддержка этих врачей привела к ряду крайне жестоких и кровавых событий, почти не имеющих аналогов в истории, которые явились вызовом для международных морально-нравственных устоев, политических принципов и правосудия. К преступлениям, совершенным от имени медицины, относили бесчеловечные научные опыты над заключенными и «неугодными» лицами, стерилизация и убийство людей в рамках «проекта эвтаназии», а также беспощадное и почти полное уничтожение различных подгрупп представителей европейского населения, особенно цыган и живших в Европе евреев.

Рассматривая психически больных как «лиц, не заслуживающих существования» [3], врачи и «целители» создали техническую и «научную» основу, с их точки зрения оправдывающую совершаемые зверства против этих людей. Врачи играли значительную роль в разработке системы, направленной на выявление, обозначение, транспортировку и убийство сотен тысяч психически больных, а также лиц, «ущербных с национальной и когнитивной точки зрения» (в первую подгруппу в рамках этого термина включались цыгане и евреи). Эта система внедрялась в разных условиях – от централизованных психиатрических больниц до тюрем и лагерей смерти.

Следует подчеркнуть, что роль нацистских врачей в развитии событий, связанных с Холокостом, не была незначительной или случайной. Их роль оказалась первостепенной и решающей в успешном осуществлении политики нацистов, их замыслов и принципов, хотя этот факт редко признается мировой медицинской общественностью.

Медицинская наука не отвергла Гитлера, наоборот, не оказывая какого-либо активного и даже пассивного сопротивления, врачи направляли или способствовали внедрению многих идеологических и практических нововведений в рамках существующего режима. Главный врач рейха Леонард Конти имел обыкновение с гордостью заявлять, что среди представителей всех профессий именно врачи оказались первыми и наиболее активными участниками национал-социалистского (нацистского) движения [4]. В 1933 г., еще до прихода Гитлера к власти, уже 3000 врачей являлись членами нацисткой партии. Их число росло и к 1942 г. достигло 38 000 человек (более половины всех врачей Германии) [5]. Именно врачи руководили убийством более миллиона евреев в Аушвитце (Освенциме). Именно врачи осуществляли ежедневные процедуры отбора в виде конвейера, в результате которых все вновь прибывающие люди отправлялись в газовые камеры или расстреливались. Именно врачи ежедневно наскоро осматривали тысячи заключенных лагерей и отправляли пациентов с заразными заболеваниями на неминуемую гибель. Именно врачи руководили проведением убийств в газовых камерах, констатируя время наступления смерти своих жертв. Часто врачи сами вводили внутривенно или внутрисердечно летальные дозы люминала или фенола тем лицам, которых считали «неугодным». В первые дни войны (в дальнейшем это уже даже и не требовалось) они осуществляли контроль над заполнением фальшивых свидетельств о смерти психически больных жертв (при уничтожении евреев такие формальности не являлись необходимыми, так как убийство представителей этой нации не требовало какого-либо прикрытия). Именно врачам нацистской Германии давали рекомендации по сжиганию ужасающего числа мертвых тел, которое намного превышало возможности крематориев концлагерей. Таким образом, врачи обеспечивали технологию большинства программ по уничтожению [6–8]. Процесс расового «очищения» нации, координировавшийся и осуществлявшийся врачами нацистской Германии, был начат с принудительной стерилизации. Следующим шагом было убийство «психически больных» детей и взрослых в психиатрических учреждениях (которых часто отравляли насмерть угарным газом по рекомендации врача-психиатра Вернера Хайде) и «психически больных» заключенных в концентрационных лагерях [2]. В конце концов все это привело к массовому уничтожению – геноциду – в лагерях смерти.

Участие психиатров в геноциде

Одним из наиболее поражающих явлений, обнаруженных во время войны и после нее, являлась решающая роль психиатров в геноциде. Многие из них принимали деятельное участие в этом процессе и проявили себя как убежденные сторонники кровавого бесчинства [9]. Важно знать о злоупотреблениях гитлеровских психиатров, начиная от отдельных действий и кончая широкомасштабными и хорошо организованными мероприятиями, поскольку это, возможно, позволит современным врачам определить главные этические проблемы в этой области. Преступления психиатров гитлеровской Германии охватывали широкий спектр явлений от нарушений профессиональной этики до более значительных неправомерных действий с морально-нравственной и социальной точки зрения, в том числе в пределах психиатрических лечебниц. Действительно, среди представителей других медицинских специальностей именно психиатрия и психиатры играли ведущую роль в нацистском механизме, направленном на истребление [10], начиная от отбора, выявления и обозначения психически больных лиц, до фактического осуществления их уничтожения, причем все эти процедуры составляли отлаженный и эффективно осуществлявшийся процесс истребления. Немецкое движение приверженцев евгеники находилось под влиянием «экономического кризиса, радикального национализма и гитлеровского тоталитаризма», а также многих психиатров, желающих принимать в нем участие, и их идеологического стремления к реализации нацистских принципов на практике [11]. Результаты глубокого анализа текстов, касающихся участия медицины в нацисткой деятельности, свидетельствуют о том, что роли психиатров уделялось незначительное внимание, в частности, это касается материалов международных психиатрических журналов.

Поскольку психиатры принимали как активное, так и второстепенное участие в осуществлении программы по эвтаназии в рамках проектов национальной партии, не существует статистических данных, на основе которых можно получить представление о точном абсолютном или относительном количестве психиатров, задействованных в ней. Единственным известным фактом является то, что, согласно Медицинскому календарю Германии на 1933 г., Немецкая ассоциация психиатров и неврологов состояла из 1060 членов (из них приблизительно 700–800 врачей были психиатрами).

Многие знаменитые психиатры ввиду своей профессии принимали активное участие в зверствах, большинство из них смогли получить высокие звания в нацистской партии, и вероятно, что значительная их часть была вовлечена в кровопролитие [4, 8, 11]. Их деятельность продолжалась в нацистских лагерях смерти, где «выдающиеся представители» профессии лично принимали участие в процессе отбора сотен тысяч евреев, направленных на уничтожение, а также детей, возвращенных из газовых камер, для их использования в ужасающих медицинских экспериментах. Психиатры играли значительную, если и не основную, роль в главных преступлениях против человечества: стерилизации и эвтаназии.

Стерилизация

Психиатры были движущей силой в разработке политики, направленной на принудительную стерилизацию множества людей, расцененных как непригодные для воспроизведения потомства. Одним из создателей этого проекта, внедренного после ряда совещаний нескольких ведущих расовых гигиенистов Германии (включая Фрица Ленса, Альфреда Плоэтца и Герхарда Вагнера), являлся заслуженный и известный многими публикациями профессор психиатрии Эрнст Рудин [5, 12, 13].

В то время он занимал должности директора Мюнхенского психиатрического института и председателя Ассоциации немецких неврологов и психиатров. В настоящее время многие его считают «родоначальником психиатрической генетики», его работы известны как «классические» произведения в этой области. В 1932 г. Э.Рудин был избран президентом Международной федерации организаций, связанных с евгеникой. На следующий год он был назначен нацистским режимом на должность руководителя Общества по расовой гигиене [14]. Он призывал к принудительной стерилизации «балластных существ» (ballastexistenzen) и был автором официально признанного руководства по внедрению принципов принудительной стерилизации больных шизофренией с евгенической целью [15].

Этот закон, введенный в действие в июле 1933 г., был основан на рекомендациях ученых, занимавшихся евгеникой, которые призывали к принудительной стерилизации лиц, страдающих психическими и наследственными заболеваниями. Многие ученые действовали согласно принципам, которые, с их точки зрения, представляли подлинные интересы общества. Таким образом, медицина превратилась в движущую силу, способствовавшую внедрению евгеники, ставшей защитным фоном для расизма. Из 300 000–400 000 лиц, подвергшихся стерилизации, приблизительно 60% были признаны страдающими психическими заболеваниями. Диагнозы, считавшиеся основанием для проведения стерилизации, включали шизофрению, циклотимию, наследственные формы эпилепсии, хорею Гентингтона и задержку умственного развития.
Большинство процедур стерилизации было проведено в предвоенные годы (1934–1937 гг.) и потребовало неимоверных усилий со стороны врачей. Случаи стерилизации оказались лишь началом процесса, который был объявлен в 1933 г. инспектором здравоохранения Баварии Вальтером Шульцем представителям Мюнхенской государственной медицинской академии как мера, направленная на «прекращение существования оравы психопатов, слабоумных и других неполноценных лиц, угрожающей представителям немецкой нации» [5, 8].

Эвтаназия

Внедрение проекта, связанного с эвтаназией, в который было вовлечено гражданское население Германии (не только евреи), началось перед войной и продолжилось в первые ее годы, однако было официально приостановлено, когда целые семьи узнали о его существовании. Этот проект был обозначен как программа «Т4» на основе адреса основного координирующего учреждения (Тиергартенштрассе, дом 4), расположенного в центре Берлина. К моменту формального закрытия в 1941 г., когда была официально прекращена фаза операции по уничтожению путем отравления газом (неофициальная реализация программы продолжалась в дальнейшем на протяжении нескольких лет), было уничтожено 70 273 человека с различными формами психических заболеваний во имя расовой гигиены и медицины [6]. Точное количество стало известным благодаря тщательному учету, проводимому комитетом, руководившим операцией [14]. Были убиты тысячи детей с соматическими и неврологическими заболеваниями. Известный врач нацистской Германии Фриц Кляйн хладнокровно защищал убийц, утверждая, что как врач он считает крайне важным сохранить жизнь, однако для этого иногда приходится прибегать к агрессивным мерам, таким как, например, удаление гангренозного аппендикса. С его точки зрения, эти дети, а также евреи представляли собой гангренозный аппендикс для человечества, который необходимо удалить.

Убийство психически больных с помощью врачей являлось секретом, известным всем, при этом клиницисты-психиатры и административные работники на разных уровнях объединялись для осуществления этой цели.

Известный профессор психиатрии и главный эксперт по проведению эвтаназии Макс де Кринис даже предупреждал, что мало кто захочет изучать психиатрию после осуществления проекта по эвтаназии, так как почти не окажется пациентов. Аналогичным образом Карл Шнайдер, ведущий профессор психиатрии и председатель Управления по осуществлению расовой политики нацистской партии, предостерегал о возможности прекращения существования психиатрии как сферы деятельности и ее «банкротства» по причине стерилизации и эвтаназии [16].

Главные психиатры нацистской Германии являлись основной опорой этого процесса. Они отбирали психиатрические учреждения и потенциальные жертвы для «эвтаназии», направляли бюрократическую систему в сторону официального узаконивания убийства, а также отбирали и рекомендовали палачей [10]. Профессор психиатрии и директор Горденской психиатрической больницы Ганс Хайнце был назначен в самый высокий экспертный комитет, осуществляющий контроль за реализацией программы по эвтаназии, в рамках которой применялись различные виды инъекций морфина, отравление цианидами, боевыми отравляющими веществами, расстрелы и изнурение голодом. Многие из этих убийств происходили в пределах различных психиатрических лечебниц, включая известные учреждения, такие как в Бернбурге, Бранденбурге, Графенеке, Гартхайме, Зонненштейне и Гадамаре [5, 8, 17]. Все психиатрические больницы давали быстрое и молчаливое согласие на предоставление списков пациентов, которые пребывали в стационаре более 5 лет, психически невменяемых правонарушителей и нетрудоспособных лиц.

Следует отметить, что на фоне осуществления основной деятельности в рамках программы по эвтаназии лишь в пределах психиатрических учреждений вряд ли было возможно достижение потенциального «успеха» без вовлечения амбулаторного звена и сотрудничества с частным образом практикующими психиатрами. Они приняли на себя задачи по выявлению и составлению списков соответствующих лиц, которые в дальнейшем были помещены в указанные учреждения для проведения эвтаназии. Точное число психиатров, участвовавших в этой начальной фазе процесса по внедрению эвтаназии, остается неизвестным, однако, судя по масштабам программы, в которую они были вовлечены, можно заключить, что количество этих врачей было, несомненно, велико. Участие еврейских психиатров в программе по эвтаназии, вероятно, было минимальным, или его вообще не было, так как основная часть этого проекта была реализована в самом конце 1930-х – середине 1940-х годов. При этом к 1935 г. не выдано ни одной новой лицензии на клиническую практику представителям еврейской национальности, а к концу 1938 г. все лицензии, выданные врачам-евреям, были аннулированы [4].

Программа по эвтаназии официально прекратила свое существование в 1941 г., еще 1 000 000 пациентов были замучены голодом до смерти в немецких психиатрических больницах с 1942 по 1945 г. [5, 8], при этом количество убийств, совершаемых психиатрами, не уменьшалось. Например, из 3950 психически больных, пребывавших в психиатрической лечебнице Мезеритц-Обравальде в 1944 г., 3814 человек умерло перед окончанием войны, при этом многие – в течение первых недель после поступления в клинику в результате введения скополамина [18].

Программа по эвтаназии была (официально) ликвидирована, но газовые камеры, замаскированные под душевые кабины, применялись в психиатрических учреждениях Германии. Они были затем повторно установлены на востоке для проведения широкомасштабных операций в рамках геноцида, в основном направленных на уничтожение евреев, в лагерях Аушвитц (Освенцим), Бельцек, Майданек, Собибор и Треблинка. Психиатрические учреждения также выполняли роль связующего звена между ранее проводимой программой по эвтаназии и последующим крупномасштабным истреблением евреев и других категорий людей (например, гомосексуалистов) в процессе расового очищения и убийства «неугодных» людей. После того как в 1939 г. разразилась война, процесс осуществления нацистской расовой гигиены (изначально внедренный в психиатрических учреждениях) трансформировался из программы по контролю репродукции, вступления в брак и убийству лиц, чьи жизни были расценены как «не заслуживающие существования», в широкомасштабное уничтожение и истребление лиц, рассматриваемых как «биологическая» угроза для немецкой нации [19].

«Столпы» профессии

Ранг психиатров и учреждений, связанных с программами по стерилизации и эвтаназии, был очень высоким, при этом ни один психиатр не относился к радикально настроенным представителям профессии. Действительно, как указывает Роберт Джей Лифтон [2], к лицам, направляющим и вдохновляющим реализацию этих программ, относились высокообразованные, выдающиеся и уважаемые в немецком обществе специалисты, многие из них имели широкое международное признание, в частности доктор Вернер Хайде, руководитель гитлеровского проекта по эвтаназии и профессор психиатрии Вюрцбурга. В.Хайде был подвержен значительному влиянию работ другого известного немецкого психиатра и профессора психиатрии Фрайбургского университета Альфреда Хохе, который издал книгу вместе с Рудольфом Биндингом (профессором юриспруденции) под названием «Разрешение на уничтожение незаслуженной жизни» [3]. В своей работе, часто цитируемой выдающимися лидерами нацистской Германии, А.Хохе утверждал, что «принцип, оправдывающий убийство, должен быть применен к неизлечимо больным… Право на жизнь должно быть заработано и обосновано, а не признано в качестве догматического постулата». Хохе заявлял, что существование лиц, не способных к человеческим чувствам («балластные существа» и «пустота в оболочке»), т.е. обитателей психиатрических учреждений, не имеет смысла и ценности. Следовательно, они не заслуживают права на жизнь, их уничтожение не только оправдано, но и гуманно. В.Хайде также был непосредственно вовлечен в процесс выявления среди пленников концентрационных лагерей лиц, которые являются нетрудоспособными и, следовательно, подлежат истреблению как непригодные в дальнейшем. После войны В.Хайде продолжал практиковать в качестве психиатра, однако он покончил жизнь самоубийством во время пребывания в тюремной камере, куда был помещен в 1961 г. Во время войны его должность руководителя программы по эвтаназии занял другой известный психиатр профессор Паул Ницше из государственной клиники в Зонненштейне, который усовершенствовал процесс убийства в клинических условиях путем внутривенного введения препаратов. Другим психиатром, игравшим основную роль в этом процессе, являлся доктор Герман Пфаннмуллер, директор известного педиатрического института Эглфинг-Хаар. Он открыто хвалил себя за осуществление постепенного истребления голодом «неугодных детей», что, по его словам, являлось «наиболее простым методом» [2, 14].

Профессор Макс де Кринис, руководитель отделения психиатрии в берлинской больнице Charite, был также выдающимся психиатром и одним из уважаемых в стране ученых, активным членом движения СС, который, как считали, представил Гитлеру формулировку для его декрета об эвтаназии и спланировал программу ее проведения [2].

Доктор Карл Шнейдер, директор психиатрической клиники в Гейдельбергском университете, в значительной мере участвовал в стерилизации и убийствах психических больных в клинических условиях. Он руководил научно-исследовательским подразделением в Вислохе, где проводили эксперименты на психически больных с изучением анатомической структуры их головного мозга после эвтаназии. Другим весьма известным и влиятельным психиатром, членом нацистской партии, был доктор Эрнст Рудин, почетный профессор и директор влиятельного Научно-исследовательского института психиатрии при обществе Кайзера Вильгельма в Мюнхене. Считаясь автором гитлеровской политики по генетическим исследованиям, направленной на очищение расы и стерилизацию, он часто хвалил СС за направленность к конечной цели в виде «создания особой группы здоровых людей немецкого нордического типа, превосходящих остальных по состоянию здоровья».

Именитый невропатолог Юлиус Галлерворден вместе с Хьюго Шпатцем впервые выявил болезнь Галлервордена–Шпатца – нейродегенеративное заболевание с поражением базальных ганглиев, характеризующееся экстрапирамидными симптомами, психическими нарушениями, деменцией и дегенерацией сетчатки. Он работал в тесном сотрудничестве с психиатрами, осуществлявшими эвтаназию, в психиатрических учреждениях Бранденбурга, Бернбурга и Гордена и с целью научной деятельности, по имеющимся данным, получил 697 препаратов головного мозга психически больных, умерших в результате эвтаназии [5, 8]. Еще несколько профессоров в области психиатрии принимали участие в деятельности и политике нацистской Германии, например профессора Освальд Бумке и Ганс Бургер-Принц (декан Гамбургского медицинского института) [4].

Несмотря на заслуги психиатров (а также других представителей медицинской профессии), лишь один врач был избран в качестве руководителя лагеря смерти, предназначенного для уничтожения евреев [2]. Эту жуткую роль выполнял психиатр доктор Имфрид Эберл, назначенный комендантом концлагеря Треблинка при его открытии в 1942 г. Он ранее являлся клиническим руководителем одного из психиатрических учреждений недалеко от Магдебурга (Бернбург), где ранее осуществлялись убийства психически больных. И. Эберлу было приказано «патрулировать» концлагерь Треблинка в белом врачебном халате и проверять, чтобы в помещении с обнаженными заключенными находился врач (он лично или кто-либо другой) перед отправкой в газовую камеру для их успокоения «присутствием врача». Он способствовал внедрению отравляющего газа в качестве высокоэффективного метода уничтожения в многочисленных лагерях смерти.

При массовом участии психиатров в нацистской деятельности имели место единичные случаи сопротивления и даже отказа от сотрудничества, например со стороны докторов Карла Бонхоэффера, Мартина Хохля, Ганса Крейтцфельдта и Готфрида Эвальда [2]. В 1940 г. в письме, направленном руководителям психиатрических отделений немецких университетов, доктор Ясперсон из Бетеля выразил крайний протест, направленный против эвтаназии психически больных, который был проигнорирован [8].

Жители Германии, отказывавшиеся от сотрудничества (активно и пассивно), в целом не подвергались наказанию со стороны нацистских властей. Следовательно, существует мало оснований, свидетельствующих в пользу принуждения психиатров к сотрудничеству под угрозой смерти или направления на восточный фронт. Также необходимо отметить, что психиатры, особенно вовлеченные в нацистские зверства, подвергались относительно незначительной цензуре (или таковая отсутствовала вообще). Некоторые из них продолжали свою деятельность в качестве психиатров на протяжении многих лет после завершения нацистского периода.

Чем объясняются действия психиатров и выбор психически больных?

Еще с момента разработки принципов евгеники (в переводе с греческого – «здоровый от рождения», или «благородный») Франсуа Гальтоном в 1865 г. психически больных стали использовать в качестве объектов исследований в этой области. Таким образом, психиатры и психиатрия как наука оказались вовлеченными в евгенику с самого ее создания. Важно отметить, что это движение не было ограничено Германией, сторонники евгеники были известны и в других странах мира, особенно в Англии и Соединенных Штатах Америки [20].

Нацистский опыт представлял собой крайнее извращение представления о евгенике, которое уже ранее существовало (хотя бы на уровне понятий) в умах многих психиатров. Возможно, что именно с евгеникой было связано процветание медицинской науки в Германии, активное финансирование исследований в этой области, а также создание нескольких новых институтов и лабораторий, деятельность которых была направлена на создание биологических и клинических разработок, способных разрешить серьезные экономические и социальные проблемы. Вероятно, евгеника и генетика могли выступать в роли «пути спасения» страны, пребывающей в затруднительном положении [19]. Особое место в рамках программы расовой гигиены уделялось психически больным, так как они в отличие от соматических пациентов являлись носителями неизлечимых заболеваний, *** «господствующую расу». Несмотря на то что большая часть этой программы была основана на научно необоснованных постулатах, разработанных в области эволюционной биологии [21], известные психиатры заняли ведущее место в реализации этой программы и активно двигались в направлении поставленных целей [9].

Таким образом, психиатрия приобрела статус основной медицинской специальности, вовлеченной в программу расовой гигиены, так как нацистская идеология в отношении расовой принадлежности и евгеники, которая была широко принята немецкими психиатрами, особенно направлена на психически больных с целью их стерилизации и эвтаназии. Роль психиатрии и участие психиатров в свою очередь считали законным основанием для научной базы, оправдывающей «терапевтические методы евгеники», составляющей ядро национальной политики в области здравоохранения и расовой политики нацистов [13]. Предполагали, что Э.Рудин и другие исследователи, искренне заинтересованные в продвижении науки, извлекали пользу из предоставляемых возможностей, что привело к политике расовой гигиены и эвтаназии и сделало их непосредственно вовлеченными в создание научных критериев отбора лиц, предназначенных для истребления в качестве непригодных к существованию [22]. Еще до участия психиатров в деятельности нацистского режима основная роль и значимость расовой гигиены подчеркивалась Ойгеном Блейером [23], известным представителем немецкой психиатрии начала XX века. (В русском написании чаще Эйген Блейлер; наиболее значительный его вклад в психиатрию – введение диагноза «шизофрения» взамен dementia praecox Эмиля Крепелина. – Прим. V for Vendetta.)

Следует учитывать много других факторов, влиявших на роль психиатров в нацистской Германии. Психиатры не были единственными специалистами в области медицины, которые «купились» на нацистские задачи, связанные с евгеникой, и можно предположить, что психиатрия по своему характеру впитывает в себя современную идеологию, касающуюся отношения к личности и обществу. Такая идеология меняется со временем и от поколения к поколению; в нацистской Германии такая взаимосвязь с существующей в то время идеологией и системой ценностей, возможно, сделала психиатров менее восприимчивыми и более равнодушными к процессу уничтожения людей и к их собственной роли в нем [10].

Другой фактор отражает связь между психоанализом и остальными разделами психиатрии в Германии, существовавшую в тот момент. Начиная с Первой мировой войны до наступления нацистского периода существовала обостренная и постоянная дискуссия на тему зарождающейся школы психоанализа. С одной стороны, наблюдалось его процветание, частично обусловленное успешным излечением многих случаев неврозов, имевших место во время войны. С другой стороны, многие психиатры расценивали акцент на сопереживание, которому в рамках психоанализа уделялось большое внимание, как «ненаучный» подход, не согласующийся с их собственным «органически-генетическим» представлением о психических заболеваниях – взгляд, который в дальнейшем послужил фундаментом для нацистских преступлений в виде эвтаназии [2]. Нацисты придерживались исключительно биологического и расового детерминизма, который способствовал устранению любых терапевтических функций клинической психиатрии. Они воспринимали психоанализ в его классической форме как «еврейское» явление, а также как угрозу в отношении способности государства контролировать личность. Таким образом, к 1938 г. психоанализ был официально запрещен, однако психотерапевтическая практика продолжалась в различных условиях и даже процветала, в частности в институте Горинга в Берлине.

Как ни странно, получается, что нацистская идеология, озабоченная осуществлением контроля над популяцией путем грубой увлеченности расизмом и бихевиоризмом, пришла к пониманию ценности психологии и психотерапии в качестве важных средств достижения благонадежности и продуктивности немецкой нации [24]. Кроме того, психиатры, не являющиеся психоаналитиками, и психологи превратились в естественных союзников нацистов.

Третий фактор, или ряд факторов, в значительной степени носит экономический характер. Кроме необходимости уменьшения размера психиатрических больниц с целью обеспечения помещений для раненых солдат во время Первой мировой войны, на больницы оказывалось давление, направленное на реорганизацию их внутренней структуры и уменьшение продолжительности пребывания пациентов в стационаре. При этом сами психиатры выражали желание оказывать поддержку в осуществлении претенциозных научных проектов по изучению психических заболеваний [25]. Эти явления играли свою роль вместе с другими факторами, предшествовавшими нацистскому периоду: профессиональной заинтересованностью, исходящей из Первой мировой войны, в агрессивных терапевтических методах в военных условиях, включая попытки быстрого возврата солдат, подверженных «военной истерии», в боевые ряды, выявление психически больных, отказывающихся от службы в армии по религиозным мотивам, а также более активные попытки принудительной госпитализации осужденных или пациентов, сопротивлявшихся лечению. Все эти факторы способствовали вовлечению психиатров в проведение нацисткой идеологии и в «околомедицинскую» практику. (Интересно отметить, что одной из причин первоначального официального запрещения эвтаназии в 1941 г. стало обнаружение факта «исчезновения» осужденных или «психически невменяемых» правонарушителей из психиатрических больниц лечебниц, что повлекло за собой жалобы со стороны судей и адвокатов [5]).

По причине неизбежного стресса, связанного с работой и оказанием помощи лицам, которые могли находиться на крайних полюсах человеческого поведения, психиатры иногда могут утратить гуманное отношение к пациентам в качестве метода преодоления своего внутреннего состояния. Возможно, именно этим путем психиатры проложили себе дорогу к участию в нацистских преступлениях против человечества, начав с отчуждения от пациентов до такой степени, которая имела место в нацистский период, когда уже не существовало методов лечения каких-либо серьезных психических расстройств. Не следует забывать о том, что психиатры, возможно, в большей степени, чем представители других медицинских профессий, фигурировали в других противоправных действиях, в частности в советскую эпоху [26], а также во время относительно недавнего сербско-боснийского конфликта [27].

Несмотря на наличие других примеров участия психиатров в противоправных действиях с социально-этической точки зрения (включая, например, лишение свободы своих жен мужьями путем помещения в психиатрические лечебницы в XIX веке или неоправданное применение лоботомии в середине XX века), мало кто из них достигал той степени аморальности, как в нацистской Германии. Однако ранее не встречавшиеся за всю историю психиатрической профессии специфический характер и степень злоупотреблений со стороны психиатров в нацистской Германии в период с 1943 по 1945 г. показывают, что психиатры могут быть подвержены высокому риску этических нарушений, обусловленных уже привычными представлениями в обществе об их роли и власти и привыканию к ним. В этом контексте было бы ошибочным рассматривать события Холокоста как уникальные, а вероятность их повторения как нереальную.

Память о событиях прошлого ради будущего профессии

На немецкой психиатрии до сих пор лежит пятно жестокого прошлого, от которого нельзя избавиться [2]. Когда психиатрам нацистской Германии удавалось приводить в действие программу по уничтожению, они не были одиноки в рассмотрении этого процесса в качестве одного из методов лечения. Поразительно и то, что даже в известном «American Journal of Psychiatry» была в 1942 г. опубликована статья (выдающимся нью-йоркским неврологом Фостером Кеннеди, который впервые выявил синдром, названный его именем и характеризующийся атрофией зрительного нерва, центральной скотомой, аносмией и отеком диска зрительного нерва на противоположной стороне), в которой выражалась поддержка убийства умственно отсталых детей старше 5 лет – «безнадежных пациентов, которые не должны были вообще родиться, – ошибки природы» [28].

В наши дни существует надежда, что повторение событий Холокоста едва ли возможно, однако из истории следует извлечь важные уроки, касающиеся этики поведения ученых и клиницистов и возрастающей роли психиатров в обществе. Обладая способностью к исцелению, врачи в целом, а также психиатры в частности пользуются правом влияния на своих пациентов. Молодым врачам необходимо объяснять, насколько необходимо принимать на себя ответственность и сознавать недопустимость злоупотребления своими полномочиями. Вопрос о том, что именно заставляло уважаемых и сострадательных психиатров парадоксально принимать радикальную нацистскую идеологию, остается без ответа. Общественная функция, которую они выполняли, несомненно, была аморальной. Но тогда какую роль должны на себя принимать психиатры в случае возникновения неотложных проблем, связанных с социальной и политической справедливостью, особенно в клинических условиях? Какую роль должны играть психиатры в ходе общественной дискуссии и потенциального протеста?

Следует изначально отметить, что основные положения дискуссии по медицинской этике радикально изменились с конца Второй мировой войны. Наиболее значимым является осознание того, что нацисты проводили ужасающе жестокие эксперименты под маской медицинской науки или «псевдонауки» (включая стремление к расовой гигиене).

Ответом на эту деятельность явился Нюрнбергский закон от 1949 г., в котором определялись 10 принципов проведения медицинских экспериментов. В них, среди других постулатов, особое внимание уделялось добровольному согласию, стремлению к социальной пользе, минимальному нанесению вреда, а также праву участников исследования на выбытие в любое время. В середине 1960-х годов Всемирная организация здравоохранения разработала Хельсинкскую декларацию, в которой проводилась грань между терапевтическими и нетерапевтическими научными исследованиями, подчеркивалась необходимость контроля над действиями исследователя, а также определялись возможности непосредственного принятия решений. В 1979 г. Бельмонтский отчет способствовал дальнейшему продвижению процесса на шаг вперед путем выделения 3 основных принципов, руководящих исследованиями с этической точки зрения: «уважение к личности» (автономия), милосердие и справедливость. Непосредственно перед этим в 1977 г. Всемирная ассоциация психиатров одобрила Гавайскую декларацию (которая была усовершенствована в Вене в 1983 г.), представившую этическое руководство по психиатрической практике. Эта декларация напоминала психиатрам о этических принципах врача, специфических морально-нравственных требованиях к профессии психиатра, включая защиту интересов и оказания одинаковой помощи психически больным, а также социальной справедливости и всеобщем равенстве для всех. После введения в действие вышеуказанных постулатов были пересмотрены этические принципы проведения научных исследований и клинической практики [29]. Эти попытки привели к фактическим и формальным изменениям, включая необходимость утверждения всех видов научной деятельности экспертным советом учреждения, добровольное подписание «информированного согласия», достаточную свободу в принятии решений, а также максимальное снижение риска. Наконец, совсем недавно в Мадридской декларации августа 1996 г. Всемирная ассоциация психиатров приняла свод моральных принципов профессиональной деятельности психиатров. Утверждение этих документов вселило надежду на расширение сферы деятельности психиатров с повышенным соблюдением интересов пациентов, усовершенствованием оказания помощи и лучшим оснащением учреждений, на привлечение и распределение более пригодных ресурсов для осуществления психиатрической практики, а также на дальнейшее предоставление возможностей психически больным.

Соучастие представителей этой профессии в жесточайших зверствах 1933–1945 гг. (большинство их которых имело место «во имя интересов науки») заставляет осознать, что именно они могут сделать для внедрения надлежащих методов профессионального образования: соответствующую и санкционированную деятельность в медицинском институте и ординатуре, а также продолжение постдипломного медицинского образования. В образовательную программу следует включить освещение проблем, связанных с историей медицинских профессий в целом и психиатрии в частности, а также рассмотрение/моделирование современных этических проблем с применением знаний клинической психиатрии и данных научных исследований в этой области.

Никто не может точно ответить на вопрос, почему психиатрия в столь значительной степени оказалась вовлеченной в нацистские злодеяния, но важно, чтобы новые поколения психиатров и исследователей в этой области знали, что именно происходило в нацистский период, для осознания того, насколько легко наука может быть превращена в орудие зла [32]. Мы не должны отворачиваться от прошлого нашей профессии, каким бы темным оно ни являлось, мы должны ему противостоять во имя улучшения как нашей профессии, так и самих себя [31], а также защищать общество от морального разложения науки, обусловленного политической идеологией.

Очевидным является факт, что психиатрам никогда не давали приказаний убивать лиц с неврологическими нарушениями и психически больных или способствовать их смерти. Они сами осуществляли эти действия, часто по собственной инициативе и без всякого протеста [13]. Эти действия шокируют, однако во избежание таких явлений в будущем мы не вправе забывать прошлое.

[SEKUNDA]

Виктор,привет,давно не заглядывал на форум-работа придавила...А ты я вижу в своем стиле...От тебя шизой кокретно веет.Надо бы тормознуться,сменить пластинку,тему,заведи подружку что ли...Ну отвлекись,ей богу.Иначе твои ненавистные психотерапевты скажут о тебе "проблемка-то закристализовалась".Желаю тебе здоровья.

[Viktor]

[quote="SEKUNDA"]

[Viktor]

Томас С. Зац Оправдание принуждения в теологии и психотерапии

Приводя примеры из истории, Зац проводит параллели между религией и психиатрией, предостерегая от злоупотребления социальным манипулированием во имя догм, принимаемых за истину; сообщаемых в порядке откровения либо выясняемых в ходе исследований (“во имя Бога”, или “во имя науки”). Он выступает против таких понятий, как “душевная болезнь”, потому что они могут быть использованы для оправдания принуждения. Зац выступает за приоритет прав человека и за свободный, взаимный обмен услугами.
I
Поскольку жизнь человека в своей основе — явление социальное, любая группа людей располагает определенными способами обеспечивать ролевую согласованность ее членов. Поскольку поведение человека в своей основе ориентировано на достижение тех или иных целей, существуют два основных метода поощрения выполнения человеком своей роли или принуждения к этому: кнут и пряник, награда и наказание, уговоры и насилие. Хотя, в соответствии с этим, принуждение представляет собой одну из важнейших жизненных реальностей, современные психиатры склонны закрывать на это глаза*.
Представление о принуждении предполагает два тесно связанных между собой понятия: власти и свободы. Один человек — А не может принуждать другого человека — Б, если А не имеет власти над Б; другими словами, слабый не может (в буквальном смысле) принуждать сильного. И наоборот, один человек — Б не может быть принуждаем другим человеком — А, если он не наделен определенными стремлениями и желаниями, как правило — желанием жить, быть свободным, владеть собственностью и “стремиться к счастью”. Человек, не испытывающий никаких желаний, безразличный к тому, живет ли он и страдает ли, не поддается принуждению. Вот почему в странах Запада люди всегда стремились защититься от принуждения политическими методами — главным образом, путем ограничения власти государства (правительство с ограниченными правами) — и вот почему в странах Востока люди всегда стремились защититься от принуждения духовными методами — главным образом, путем ограничения своих стремлений (нирвана).
II
Поскольку западные представления о свободе и власти в значительной своей части коренятся в традициях иудейской и христианской религий, я начну с нескольких кратких замечаний об этих верованиях. Если рассматривать Ветхий Завет как литературный и политический документ, одна из его самых поразительных особенностей — крайняя озабоченность вопросами власти и бессилия, то есть власти Бога творить, уничтожать и править и бессилия человека как личности перед лицом Бога и как раба перед лицом своего хозяина. Именно здесь, в самых истоках иудео-христианского наследия, возникает весьма важная двойственность, или двойной стандарт, в вопросах господства и подчинения. С одной стороны, всевластие Бога и полное подчинение ему человека — это благо; с другой — власть человека над человеком (в частности, власть египетских фараонов над их рабами-евреями) — зло. Поэтому историю Исхода можно рассматривать, в частности, и как выражение глубочайшего отвращения, которое испытывают люди, когда их лишают права на самоопределение.
Тем не менее неправильно было бы утверждать, что Ветхий Завет осуждает рабство как таковое, то есть как принцип социального устройства, или социальный институт. Исход означает лишь, что рабство было злом для евреев в этот конкретный период их истории. В Библии не только нет принципиального осуждения этого института, но, наоборот, он молчаливо одобряется как божественное установление (мысль, которую впоследствии особенно подчеркивали христиане — работорговцы и рабовладельцы). Такую точку зрения подтверждает тот факт, что древние израильтяне не смогли освободиться от рабства собственными силами, и им для этого потребовалась помощь свыше.
Хотя иудаизм был — и во многом все еще является — религией, склонной к прозелитизму* [[[[*От греческого proselytos; букв. пришелец. Стремление обратить других в свою веру. — Прим. редактора.]], его история поистине замечательна тем, что он отвергал использование силы для обращения неверующих. Согласно “Энциклопедии иудейской религии”, “насильственное обращение идумеев (едомитян) в иудаизм Иоанном Гирканским (135—105 до Р.Х.) было единственным таким случаем, известным в истории” (Werblowsky & Wigode r, 1965, с.97). Ни на что подобное не может претендовать ни одна западная монотеистическая религия. Если иметь в виду долгую историю иудаизма, это выдающийся пример неприменения насилия во имя Бога. Может быть, тут помогло то, что у Бога нет имени. Помогает и то, что иудаизм — не универсалистская религия; доктрины иудаизма не предполагают, и уж во всяком случае не провозглашают, что это религия, истинная для каждого. В противоположность ей всякое универсалистское верование — будем здесь иметь в виду, что слово “католический” изначально означало “всеобщий”, “универсальный”, — исходит из того, что оно истинно для каждого. (Точно так же универсалистская наука исходит из того, что она истинна для каждого.) Почему так важно это различие между неограниченной сферой действия католицизма и ограниченной сферой действия иудаизма? Потому что при наличии склонности к господству и принуждению, свойственной человеку, лишь один маленький шаг отделяет утверждение, что “Х истинно или есть благо для каждого”, от того, чтобы заставлять всех принять Х как истину или как благо, и если нужно — то с применением насилия. Этой формулой в прошлом оправдывали насильственные религиозные обращения, а теперь ею оправдывают широкий спектр психиатрического вмешательства.
Хотя могущество монотеистического бога по необходимости тотально и беспредельно, это не относится к земным правителям — различие, о котором, очевидно, всегда помнили евреи. Отсюда, быть может, их одновременное поклонение как внушающему страх всемогущему Богу, так и Закону, который устанавливает для него определенные рамки. В сущности, не будет преувеличением сформулировать различие между христианами и иудеями следующим образом: первые поклоняются изображениям божества, тогда как вторые — божественному закону. Самый священный объект в католическом храме — фигура распятого Христа, тогда как в иудейской синагоге — Свиток Завета. Не случайно христианин считает возможным насилие во имя Бога, тогда как иудей исключает не только такое применение силы, но и само упоминание имени Бога.
Сравните эту партикуляристскую — исключительную, элитарную — позицию иудея и психоаналитика*[[[*Будущий иудаист, по словам Финкельстайна, “должен показать, что его желание не основывается ни на каких мирских мотивах” (Finkelstein, 1960, с.1741). Mutatis mutandis**[[[**Времена меняются (лат.). — Прим. переводчика.]]], и будущий пациент психоаналитика должен показать, что он “поддается анализу”.]]] с универсалистской — католической, научной — позицией христианина и психиатра. Христиане верят, что их представления о религии истинны не только для них самих, но и для всех остальных. Психиатры верят, что их представления о психопатологии и психотерапии истинны не только для них, но и для всех остальных. Первая позиция — как все мы слишком хорошо знаем — привела к насильственному распространению христианской религии и к освящению подобной практики. Вторая позиция — хотя это обычно и отрицают, особенно психиатры — привела к психиатрическим кампаниям насильственного “психического лечения” пациентов, этого не желающих. Поскольку “благо”, которое представляют собой и христианское спасение, и психиатрическое лечение, рассматривается как превосходящее все остальные блага, их приверженцы считают себя вправе пренебрегать ценностями, связанными с принципом ограничения власти и приоритета закона. Ради того, чтобы распространять блага христианства и психиатрии, можно не связывать себя никакими законами и рамками — цель столь высока, что оправдывает любые средства. Как еще можно объяснить то, что христиане убивали еретиков со словами любви к Иисусу на устах? Как еще можно объяснить то, что психиатры заключали в тюрьму “психически больных” со словами любви к Духовному Здоровью на устах?

http://mary1982.narod.ru/zatz.html

[Viktor]

Здесь на крестах сейчас не распинают -
Сейчас так неудобно убивать.
Здесь хладнокровно в вену шприц вдвигают
И оставляют сутки полежать.

Я не хотел лежать - и привязали,
Жгутом стянули руки, ноги, грудь.
Гуманно били. Синяков не оставляли.
Но не заставили они меня заснуть.

Нет, я не умер. Так угодно было Богу.
Спасибо, Господи, что муки мне послал.
Ведь пытки указали мне дорогу.
Прости, Отец, что не всегда я это понимал.

А утром за решеткой солнце встало.
А мне казалось - вечной будет ночь.
А капли крови все впитало одеяло.
Вот "врач". Привычно лжет: "Хочу тебе помочь".

[Viktor]

Песня о сумасшедшем доме

Сказал себе я: брось писать, но руки сами просятся.
Ох, мама моя родная, друзья любимые,
Лежу в палате, косятся, боюсь, сейчас набросятся,
Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.

Бывают психи разные, не буйные, но грязные.
Их лечат, морят голодом, их санитары бьют.
И вот что удивительно,- все ходят без смирительных,
И все, что мне приносится, все психи эти жрут.

Куда там достоевскому с записками известными!
Увидел бы покойничек, как бьют об двери лбы!
И рассказать бы гоголю про нашу жизнь убогую,
Ей-богу, этот гоголь бы нам не поверил бы!

Я не желаю славы, и пока я в полном здравии,
Рассудок не померк ещё, но это впереди.
Вот главврачиха, женщина - пусть тихо, но помешана.
Я говорю: "Сойду с ума!". Она мне: "Подожди".

Я жду, но чувствую уже: хожу по лезвию ножа.
Забыл алфавит, падежей припомнил только два.
И я прошу моих друзья, чтоб кто бы их бы ни был я,
Забрать его, ему, меня отсюдова!

[Viktor]

Что в моей крови сейчас - не знаю.
Но Христу не нужен этот шприц.
И прошу я Бога, умоляю,
Чтобы не было на свете психбольниц.

Дьяволу нужны эти таблетки,
Чтобы души наши усыпить.
- Ты здоров? Ложись-ка на кушетку!
Сатана пришел тебя лечить.

Причаститься хочешь? Гад, разжуй таблетку!
Трифтазин заменит вам вино!
Нет просфоры! На-ка сигаретку!
Мышцы снова сводит? Вроде не должно.

Циклодола нет. Осталось лишь молиться,
Чтобы Дьявол понял -Бог сильней его.
Попытался я перекреститься -
Дьявол тянет мышцы - нет, не получилось ничего.

[Viktor]

Я лежу в изоляторе

Я лежу в изоляторе,
Здесь кругом резонаторы:
Если что-то случается -
Тут же врач появляется.

Здесь врачи - узурпаторы,
Злые, как аллигаторы!
Персонал - то есть нянечки -
Запирают в предбанничке.

Что мне север, экваторы,
Что мне бабы-новаторы,
Если в нашем предбанничке
Так свирепствуют нянечки!

Санитары - как авторы,
Хоть не бегай в театры вы! -
Бьют и вяжут, как веники,
Правда, мы - шизофреники.

У них лапы косматые,
У них рожи усатые
И бутылки початые,
Но от нас их попрятали.

[Viktor]

Владимир Высоцкий Письмо в редакцию телепередачи"Очевидное - невероятное"


Дорогая передача! Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача к телевизору рвалась.
Вместо чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться,
Вся безумная больница у экрана собралась.

Говорил, ломая руки, краснобай и баламут
Про бессилие науки перед тайною Бермуд,
Все мозги разбил на части, все извилины заплёл,
И канатчиковы власти колят нам второй укол.

Уважаемый редактор, может, лучше про реактор?
Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают, дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают, то у вас руины говорят.

Мы кой в чем поднаторели, мы тарелки бьём весь год,
Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врёт,
А медикаментов груды мы - в унитаз, кто не дурак.
Вот это жизнь, а вдруг Бермуды. Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала - нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало - вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни злые происки врагов.

Это их худые черти бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары и зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек.
Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше:
"Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы.
Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе".

Сорок душ посменно воют, раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят треугольные дела,
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет,
Подал знак кому-то - значит, фельдшер вырвет провода.
И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца,
И там пропасть, на дне колодца, как в Бермудах - навсегда.

Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
"Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?"
Мы ответим нашим чадам правду - им не все равно,
"Удивительное - рядом, но оно запрещено".

А вон дантист-надомник, Рудик, у него приемник "Грюндиг",
Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком,
С растревоженным желудком,
И с номерочком на ноге.

Прибежал, взволнован крайне, сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз,
Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме,
Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли.
И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек,
Что бермудский многогранник - незакрытый пуп земли.

"Что там было? Как ты спасся?" - Каждый лез и приставал,
Но механик только трясся и чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как ёж.
Он над нами издевался - ну сумасшедший, что возьмёшь?

Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: "Надо выпить треугольник. На троих его, даёшь!"
Разошёлся - так и сыплет: "Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрёна вошь!"

Пусть безумная идея - не решайте сгоряча,
Отвечайте нам скорее через доку главврача.
С уваженьем, дата, подпись. Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзовётесь, мы напишем в "Спортлото".

[Viktor]

Людмила Петрановская: Дисциплинарная психиатрия

Скандал вокруг жестокого обращения с детьми в Кимовском детском доме Тульской области получил широкую огласку. Безусловно, хочется выразить уважение священнику о. Сергию, который не ограничился утешением своих подопечных и сделал эти факты достоянием общественности и правоохранительных органов. Надеюсь, что судьбу директора детского дома И. В. Карпенко и его покровителей теперь будет решать суд. Хочется также надеяться, что суд этот будет беспристрастным.
Однако было бы очень жаль, если бы в общественном сознании вся история свелась к садизму и бесконтрольности отдельного директора, и все сделанные выводы касались бы только данного педколлектива.

Карательная, или, говоря мягче, "воспитательная", психиатрия в учреждениях для детей-сирот - давняя и очень прочная традиция. См., например, известный доклад "Пути отчаяния", сделанный по результатам обследования сиротских учреждений иностранными экспертами ровно 20 (!) лет назад. Приходится признать, что с тех пор немногое изменилось. Невозможно избавиться от этой бесчеловечной практики, не выявив ее причины и не предложив действенных механизмов защиты. Оставим по возможности в стороне "человеческий фактор", то есть склонность к злоупотреблению властью, нелюбовь к детям, жестокость, нечестность и т. д. каких-то конкретных людей. Попытаемся посмотреть на проблему системно. Есть несколько факторов, которые делают традицию воспитательной психиатрии столь живучей.

1. Отношение к любым трудностям в поведении и обучении детей, особенно детей-сирот как к медицинской проблеме, а не как к педагогической.
Это отношение уходит корнями еще в практику советской карательной психиатрии, когда Н. С. Хрущевым был выдвинут тезис о том, что в стране победившего социализма просто по определению не может быть недовольных и несогласных - только больные. Тот, кто всё же не согласен и не доволен, просто не в своём уме и нуждается в лечении. И если карательная психиатрия во взрослом мире с самого начала осуждалась мировым сообществом, а после крушения режима была осуждена и в России, то за стенами сиротских учреждений она осталась практически нетронутой и сохранилась до наших дней, о причинах этого скажем немного ниже.

Трактовка трудного поведения и трудностей в обучении как проявлений "болезни" очень удобна. Ведь тогда с этими трудностями не надо справляться, не надо даже пытаться ничего делать для ребёнка: как известно, олигофрения не лечится. Истерики, агрессия, неуправляемое поведение, нежелание учиться и трудности в учебе можно объявить не следствием неправильной системы воспитания, образования и организации жизни детей в учреждении, не результатом низкой квалификации, халатности или профнепригодности персонала, а просто болезнью. И вопрос закрыт. Как нередко приходится слышать от сотрудников сиротских учреждений: "А чего вы хотите от ТАКИХ детей?". Подлинный смысл этих слов: не надо ничего хотеть и требовать ОТ НАС. Дети безнадежно больны, сделать ничего нельзя, можно только временно "обезвредить" их препаратами.

Между тем шефы, волонтеры, родные, которые общаются индивидуально и ответственно с детьми, часто прекрасно находят с ними общий язык, добиваются больших результатов в обучении, хорошо справляются с трудным поведением. ТЕХ ЖЕ САМЫХ ДЕТЕЙ. И без всяких лекарств. Более того, в случае устройства детей в семью в большинстве случаев "безнадежные диагнозы" становятся просто неактуальны, дети демонстрируют большие возможности к обучению и развитию, у них проходят истерики, агрессия, аутоагрессия, депрессивные состояния. Хотя это ТЕ ЖЕ САМЫЕ ДЕТИ. Приёмные родители обычно со временем полностью снимают их с препаратов, прописанных психиатрами, и состояние детей только улучшается.

Практика показывает, что у большинства детей - если есть патологические реакции, то они вызваны не органическими поражениями мозга, а реакцией на ненормальные условия жизни. Сколько продержался бы любой здоровый взрослый без срывов и истерик, если б вынужден был постоянно находиться в группе людей, жить по жестким, часто абсурдным правилам, без права на личное пространство, на возможность распоряжаться собой, без поддержки родных и близких? Ответ на этот вопрос дают разнообразные реалити-шоу, в которых участники, помещенные в подобные условия, начинают срываться и впадать в агрессию уже через несколько дней. Причем это взрослые, абсолютно здоровые люди, которые сами на это пошли, и которые знают, что как бы тяжело ни было, это только временно, а где-то у них есть нормальная жизнь, семья, своя комната, свобода. Что же ждать от детей, у которых всего этого нет не только сейчас, но и вообще?

2. Существующие механизмы ответственности за принятые решения всегда работают против ребёнка.
Посмотрим на ситуацию с точки зрения сотрудника учреждения. Вот подросток, который в истерике кричит: "Чем так жить, лучше сдохнуть, уйдите все от меня" (как мы видели, у него есть все основания так думать и чувствовать). На самом деле такое иногда кричат и семейные, любимые и благополучные подростки - издержки возраста. Но родители обычно хорошо знают своих детей и могут отличить просто истерические выкрики от глубокого отчаяния. Воспитателю это сделать гораздо сложнее. А главное - что произойдёт, если он ошибётся? Оказывается, смотря в какую сторону.
Если это просто истерика, но воспитатель (директор) решит "перебдеть" и подростка направят на принудительное лечение в связи с "суицидальными намерениями", - чем это грозит самому воспитателю? Ничем. Пострадает, будет мучиться, получит побочные эффекты от лекарств и еще один опыт унижения и беспомощности только ребёнок. Никакой ответственности за необоснованное помещение воспитанника в психиатрическую больницу взрослый не несёт, да и кто станет доказывать необоснованность?
А теперь представим себе, что педагог рискнет "недобдеть", а все окажется серьёзно и подросток попытается покончить с собой. Последуют проверки, расследования, санкции, увольнения и т. д. С воспитателя спросят, куда смотрел, почему упустил. Он должен будет доказывать, что пытался предотвратить беду, при этом такие его усилия, как душевный контакт с ребенком, доверие, готовность выслушать - никак документировано доказать невозможно, для проверяющих их все равно что нет (хотя только это могло бы в действительности предотвратить трагедию). Зато направление на лечение - вот оно, это документ, который подтверждает работу по спасению сироты от гибели.

Таким образом, мы видим, что сам механизм ответственности устроен таким образом, что дети просто обречены на принудительные госпитализации при любых эмоциональных и поведенческих проблемах, даже если педагог не рассматривает это как карательную, дисциплинарную меру, а просто хочет "обеспечить безопасность ребёнка" - а на самом деле избежать ответственности. Для того, чтобы в подобной ситуации вести себя иначе, нужно иметь или незаурядное мужество и профессиональную честность, или искренне любить и жалеть ребёнка. Такое тоже бывает, но, вписать эти замечательные качества в должностную инструкцию невозможно, а значит, рассчитывать на них в деле изменения системы невозможно. Спасибо, что благодаря таким людям удается избежать общей участи хотя бы некоторым детям.
Не менее странно обстоит дело с ответственностью психиатрических клиник за результаты лечения. Здравый смысл говорит, что врачи существуют, чтобы либо лечить болезни и добиваться выздоровления, либо, если это невозможно, облегчать страдания и улучшать качество жизни. Если само лечение неприятно и болезненно, сопровождается побочными эффектами, это должно быть оправдано лечебным результатом. Что же происходит с психиатрическим лечением, по крайней мере в случае принудительной госпитализации детей из сиротских учреждений? Ребёнок помещается в больницу с каким-то диагнозом. В течение нескольких месяцев он подвергается лечению, иногда очень мучительному, например, инъекциям аминазина, заведомо не приносящему улучшения, а порой уже давно отвергнутому мировой практикой. И выходит из больницы... с тем же диагнозом, с последствиями от побочного действия лекарств и с еще худшим самочувствием (правда, с более "удобным" поведением - тихий и подавленный). Что бы мы сказали, если бы, привезя в больницу ребёнка с воспалением лёгких, через месяц получили бы его обратно со словами: "Да, мы подтверждаем: у него действительно воспаление лёгких. Мы каждый день давали ему слабительное и делали кровопускание, очень-очень старались. Зато посмотрите - теперь он совсем не кашляет, у него уже на это сил нет"?

Моей квалификации недостаточно, чтобы критиковать конкретное назначение препаратов или рекомендовать другие схемы лечения. Я лишь хочу отметить абсурдность происходящего. Ни один из нас не позволил бы лечить себя или своих детей подобным образом. Никто не согласился бы "на всякий случай", "в профилактических целях" (а именно так нередко назначают аминазин) пройти мучительный многодневный курс лечения с тяжёлыми побочными действиями. Однако с точки зрения врача все выглядит иначе. Если он проведёт ненужное лечение - с него никто не спросит (с родительским ребенком такое было бы невозможно, особенно в случае побочных действий, а из-за сироты - кто будет возмущаться?). А если не проведет, а с ребенком что-нибудь случится, хотя бы та же попытка суицида, врачу не поздоровится. Пусть даже вероятность этого минимальна, но зачем рисковать? К тому же раз уж ребёнок госпитализирован, надо с ним что-то делать.
Как мы видим, существующие механизмы ответственности работают так, что ни педагогам, ни врачам вовсе не надо быть садистами и деспотами, чтобы "воспитательная" психиатрия процветала. Так заданы сами параметры оценки работы.

http://www.regnum.ru/news/1164917.html

[petusikluk]

ups_del

[Viktor]

Как сводят с ума. Фатальные ошибки российских психиатров исчисляются сотнями


Для многих рядовых граждан принудительное лечение в психиатрических клиниках чаще всего ассоциируется с фильмом «Кавказская пленница». В реальности же дело обстоит совсем не так смешно, как в картине Леонида Гайдая. Крайняя субъективность психиатрической науки позволяет в каждом конкретном случае маневрировать её инструментами, что в жизни зачастую оборачивается трагедиями отдельных людей и целых семей. Некоторые истории, оказавшиеся в нашем распоряжении, иначе как шокирующими не назовёшь.

Презумпция невиновности отходит на дальний план

Деятельность всех официально зарегистрированных психиатрических учреждений в России регулируется законом «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании», принятым Верховным Советом в 1992 году. Согласно этому правовому акту, существует три вида освидетельствования и лечения: добровольное (по желанию самого пациента), принудительное (по отношению к преступникам) и недобровольное (по заключению врачей и обязательному решению суда). При этом последний из вариантов даёт больше всего возможностей для злоупотреблений. Дело в том, что необходимым (а порой и достаточным) условием для осуществления недобровольного психиатрического обследования и лечения является обращение в медицинское учреждение соответствующего профиля гражданина(ки) РФ с заявлением о неадекватном поведении другого гражданина(ки). Мол, последний представляет опасность для окружающих или для самого себя. При этом надо сказать следующее: абсолютно все специалисты, с которыми мы встречались, отмечают, что наибольшее число нарушений в сфере судебной психиатрии так или иначе связано со спорами по вопросам собственности на недвижимость.

Ещё один немаловажный фактор: если человек когда-либо направлялся на освидетельствование по данному профилю, он должен быть готов к тому, что подобный эпизод в его жизни впоследствии может аукнуться. Вот типичный пример из уголовной практики. Многолетние конфликты в семье, вызванные алкоголизмом мужа. Женщина терпит не только моральные издевательства, но и побои, зачастую весьма тяжкие. Одна из очередных ссор приводит к экстренной ситуации: бузотёр пытается вытолкнуть жену в окно. Та обороняется, хватает лежащий на столе кухонный нож и отправляет супруга на больничную койку. Статьёй судебного обвинения становится «умышленное причинение тяжкого вреда здоровью». Адвокат вполне резонно говорит о необходимой самообороне, но... Неожиданно выясняется, что лет 15 назад женщину лечили от шизофрении. Казалось бы, сколько лет прошло, женщина многие годы работала бухгалтером, и ничего не напоминало о заболевании. На самом суде она давала ясные показания, при общении с ней патологий также не отмечалось. И тем не менее была назначена судебно-психиатрическая экспертиза. Врачи вынесли заключение: шизофрения, признать невменяемой. Как результат показания женщины судом учтены не были, а дальнейший процесс прошёл и вовсе без её участия. Женщине назначили принудительное психиатрическое лечение, а её муж, оклемавшись от ранения, благополучно вернулся в квартиру уже в качестве единоличного собственника.

http://www.democracy.ru/library/newsarchive/article.php?id=1141

[skm]

Историю-то можно прочиать и по-другому.

Женщина в рамках шизофренического бреда пырнула ножом мужа, уверенная, что он хочет вытолкнуть её в окно. Женщину судили и приговорили к лечению, как опасную для окружающих.

В пользу этой интерпретации говорит экспертиза, никак не заинтересованная в квартирных притязаниях мужа.

[Viktor]

[quote="skm"]

[skm]

У вас, я вижу, презумпция виновности экспертизы.

[Viktor]

[skm]

В данной истории нельзя доказать ни вину психиатров, ни невиновность. На самом ли деле обвиняемая была опасной для общества шизофреничкой? Неизвестно.

[Viktor]

[quote="skm"]

[skm]

[Viktor]

[quote="skm"]

[skm]

Viktor,

Психиатры-эксперты и не устанавливали виновность. Они чисто технически не могли бы, даже если б захотели. Виновность определяется судом, эксперты лишь сообщают суду своё мнение по техническим вопросам.

[Viktor]

[quote="skm"]

[skm]

Я бы ответил на ваши вопросы если б не знал, что у вас уже есть универсальный единственно-правильный ответ: во всём виноваты психиатры.